Вот что еще изменилось, и Сигюн осознала это явно только сейчас, прежде понимание того, что же это такое, все же ускользало; с друзьями нет подводных камней, нельзя полагать, что друг ищет способ поймать тебя на слове, чтобы использовать это против. Все минувшие века, разговаривая с асом, она слепо была уверена, что этот принцип действует и в их дружбе, и не видела опровержений этому. Но теперь все изменилось, Локи, как опытный прокурор, прислушивался к каждой фразе, к интонации, к сочетанию слов, искал в тех, за что зацепиться, и изворачивал истину, искажал и уродовал, используя как обвинительный приговор твои собственные слова.  Да, он поступал так с прочими, но с ней никогда, и от этого становилось еще более страшно, потому что, когда не можешь даже доверять на уровне разговора тому, с кем когда-то был в тесных дружеских отношениях, то кому вообще можешь?
Девушка, чувствуя, как волнение передается из души в тело дрожью пальцев, отвлекла себя тем, что поправила выбившиеся пряди; долго поправляла, опустив немного вниз голову, чтобы скрыть, как увлажняются глаза и трясутся губы, за это время прическу можно было, фактически, заново сделать. Но Мидгард быстро учит не ныть попусту, никого здесь особенно не трогают слезы, наверно, потому, что льются слишком часто и слишком фальшиво, поэтому Сигюн, подавив порыв, только тихо вздохнула и выпрямилась, вновь вернув выражению лица вежливую невозмутимость. Но даже эта маска немного треснула, когда Локи задал вопрос, которого она, мягко говоря, не ожидала. Мимир был её дядей, по отцу, которого она сама помнила уже смутно, поскольку он погиб, когда Сигюн была еще совсем ребенком; о нем вспоминали, как о асе достойном, очень мудром и взвешенно принимающим все решения, будто бы сам Один ходил к нему за советом.  Ванахейм, наверно, не знал более достойных правителей, если поверить в эти рассказы, хотя сами ванахеймцы, надо признать, не слишком-то растекались в комплиментах. Этому могло быть и то объяснение, что, несмотря на давно наступивший, казалось бы, мир, два народа так до конца и не простили друг другу всех смертей. Все это никак не относится к одному конкретному моменту: зачем Локи Мимир?
- Мимир мертв, тебе это хорошо известно, - суховато ответила она, хмурясь. Глаза потемнели до цвета почти черной синевы, а тонкие брови сошлись, выгнувшись, к переносице, но, сколько не смотри, по лицу былого друга не понять даже намека на то, зачем ему это знание. Зато отчетливо видно, что Локи чем-то раздражен, и причина, похоже, не только в ней или ее ответах. За кажущимся безразличием этот грубый тон и закрытая поза выдают в нем это беспокойство души, и это теперь волнует еще больше; Локи, увы, не принадлежал к тем, кто, не стесняясь, демонстрирует все свои эмоции, ас предпочитал изображать полную непроницаемость, непробиваемость своей брони к любым раздражителям, так что же такое должно было давить на него в эту минуту, что всего таланта к театральности не хватало? Или же это тоже было ложью, обманкой, чтобы направить её по нужному ему пути? Ох, Сигюн, так можно сойти с ума, постоянно пытаясь разгадать, где с тобой на самом деле начали играть и ради чего, обратилась она сама к себе мысленно.  – Я не хочу играть в игры, Локи, - чистосердечно признаваясь с усталостью в голосе, она вдруг ощущает соблазн снова стать беспечной маленькой девочкой, чтобы прибежать и, уткнувшись носом в мягкую кожу жилета, нажаловаться на всё, что в тот момент беспокоило; горько признавать, как сильно этого не хватает, - детства, в котором все лишены условностей, а вера в друзей чиста и искренна.   – Я смертельно устала от них. Зачем ты толкаешь нас на этот путь,  - нас, ведь мы были друзьями, настоящими друзьями, на зависть многим, и вот все рушится окончательно, - ведь не ради же состязания? – грудь медленно и тяжело поднимается, до краев легких наполняясь воздухом, и резко опускается на быстром выдохе. – Тогда ты выбрал не того, мне все равно тебя не обыграть… да я и не буду пытаться. Если уж пришло время всему закончиться, я не хочу уходить прочь врагом.